Неточные совпадения
В глубине двора возвышалось длинное, ушедшее в землю кирпичное
здание, оно было или хотело быть двухэтажным, но две трети второго этажа сломаны или не достроены. Двери, широкие, точно ворота, придавали нижнему этажу сходство с конюшней; в остатке верхнего тускло светились два окна, а под ними, в нижнем, квадратное окно пылало так ярко, как будто за стеклом его
горел костер.
В шесть часов вечера все народонаселение высыпает на улицу, по взморью, по бульвару. Появляются пешие, верховые офицеры, негоцианты, дамы. На лугу, близ дома губернатора, играет музыка. Недалеко оттуда, на
горе, в каменном доме, живет генерал, командующий здешним отрядом, и тут же близко помещается в
здании, вроде монастыря, итальянский епископ с несколькими монахами.
Калиныч от него не отставал; но Калиныча более трогали описания природы,
гор, водопадов, необыкновенных
зданий, больших городов...
Пока длилась отчаянная борьба, при звуках святой песни гугенотов и святой «Марсельезы», пока костры
горели и кровь лилась, этого неравенства не замечали; но наконец тяжелое
здание феодальной монархии рухнулось, долго ломали стены, отбивали замки… еще удар — еще пролом сделан, храбрые вперед, вороты отперты — и толпа хлынула, только не та, которую ждали.
Горел хлебный рынок,
горел Гостиный дом, новые магазины, земская управа, женская гимназия,
здание Запольского банка.
Дети, взявшись за руки, весело побежали к лавкам, а от них спустились к фабрике, перешли зеленый деревянный мост и бегом понеслись в
гору к заводской конторе. Это было громадное каменное
здание, с такими же колоннами, как и господский дом. На площадь оно выступало громадною чугунною лестницей, — широкие ступени тянулись во всю ширину
здания.
Здание сие построено на конце заводского селения по другую сторону речки, на ровном месте, примыкающем к
горе.
В Могилеве, на станции, встречаю фельдъегеря, разумеется, тотчас спрашиваю его: не знает ли он чего-нибудь о Пушкине. Он ничего не мог сообщить мне об нем, а рассказал только, что за несколько дней до его выезда
сгорел в Царском Селе Лицей, остались одни стены и воспитанников поместили во флигеле. [Пожар в
здании Лицея был 12 мая.] Все это вместе заставило меня нетерпеливо желать скорей добраться до столицы.
Потомки этого графа давно уже оставили жилище предков. Большая часть дукатов и всяких сокровищ, от которых прежде ломились сундуки графов, перешла за мост, в еврейские лачуги, и последние представители славного рода выстроили себе прозаическое белое
здание на
горе, подальше от города. Там протекало их скучное, но все же торжественное существование в презрительно-величавом уединении.
Церкви без крестов и куполов, разбитые каменные столбы, по улицам целые
горы свернутого и смятого железа, груды обломков
зданий, убитые лошади, иногда люди.
Отвесив мальчику подзатыльник за оплошность, приемыш молодцевато поправил шапку и направился к двухэтажному
зданию, стены и кровля которого сливались с мраком, между тем как верхний и нижний ряд окон
горели, как отдушины огромной плавильной печи.
Мы вошли в уборную, где в золоченом деревянном канделябре из «Отелло»
горел сальный огарок и освещал полбутылки водки, булку и колбасу. Оказалось, что Корсиков в громадном
здании театра один-одинешенек. Антрепренер Воронин уехал и деревню, сторожа прогнали за пьянство.
Отблеск огней, которыми
горело здание минеральных вод, превращал полумрак майской ночи в настоящую мглу.
Здание гимназии (теперешний университет) стояло на
горе; вид был великолепный: вся нижняя половина города с его Суконными и Татарскими слободами, Булак, огромное озеро Кабан, которого воды сливались весною с разливом Волги, — вся эта живописная панорама расстилалась перед глазами.
Огромное белое
здание гимназии, с ярко-зеленой крышей и куполом, стоящее на
горе, сейчас бросилось мне в глаза и поразило меня, как будто я его никогда не видывал.
Месяц бледным серпом выплыл из-за
горы, и от него потянулись во все стороны длинные серебряные нити; теперь вершины леса обрисовались резкими контурами, и стрелки елей кажутся воздушными башенками скрытого в земле готического
здания.
— Пожалуйста, Марья Ивановна, погадайте мне! — говорили все, но, конечно, прежде всех гадали барышни. Выходили восковые
горы, кустарники, леса и даже островерхие готические
здания. Все это давало повод к многоразличным толкованиям и пророчествам. Настала очередь Камиллы. Не успел воск вылиться в воду, как все, в том числе и я, единогласно воскликнули...
Занятый своими мыслями, я незаметно спустился по улице под
гору и очутился пред самой фабрикой, в недра которой меня не только без всяких препятствий, но и даже с поклоном впустил низенький старичок-караульщик; пройдя маленькую калитку, я очутился в пределах громадной площади, с одной стороны отделенной высокой плотиной, а с трех других —
зданием заводской конторы, длинными амбарами, механической и дровосушными печами.
Мимо протянулась трибуна, высокое деревянное
здание в двести лошадиных корпусов длиною, где
горой от земли до самой крыши, поддержанной тонкими столбами, двигалась и гудела черная человеческая толпа. По легкому, чуть слышному шевелению вожжей Изумруд понял, что ему можно прибавить ходу, и благодарно фыркнул.
Наконец-то заблистали вдалеке маковки церквей, глянули кровли,
здания, а там выставилась из-за горизонта и вся
гора, по скату которой расползался город.
Мороз все крепчал.
Здание станции, которое наполовину состояло из юрты и только наполовину из русского сруба, сияло огнями. Из трубы над юртой целый веник искр торопливо мотался в воздухе, а белый густой дым поднимался сначала кверху, потом отгибался к реке и тянулся далеко, до самой ее середины… Льдины, вставленные в окна, казалось,
горели сами, переливаясь радужными оттенками пламени…
Начинало темнеть, надвигалась туча. На слободку сыпался снежок, еще редкий, но уже закрывавший неясной пеленой далекие
горы другого берега. Невдалеке на небольшой возвышенности виднелись каменные
здания резиденции, белые и чистенькие. В них уже спокойно светились большие окна. Огоньки фонарей вспыхивали один за другим вдоль улицы, чистенькие, холодные и веселые.
Обгорелые фигурки слов и чисел
из черепа,
как дети из горящего
здания.
Так страх
схватиться за небо
высил
горящие руки «Лузитании».
Трясущимся людям
в квартирное тихо
стоглазое зарево рвется с пристани.
Крик последний, —
ты хоть
о том, что
горю, в столетия выстони!
Вскоре за первым послышался второй, потом третий свисток. Еще через четверть часа — прощальный гул пронесся вниз по реке и замер. Очевидно, пароход обогнул тобольскую
гору и партия плыла дальше. Я видел в воображении, как раскрываются брезенты, молодые люди и девушки жадно глядят из-за решеток, как тихо уплывают берега, церкви,
здания Тобольска. И может быть, им видна еще на
горе стена моей тюрьмы. Тупое отчаяние, над которым глухо закипало бессильное бешенство, овладело моей душой…
В одном большом городе был ботанический сад, а в этом саду — огромная оранжерея из железа и стекла. Она была очень красива: стройные витые колонны поддерживали все
здание; на них опирались легкие узорчатые арки, переплетенные между собою целой паутиной железных рам, в которые были вставлены стекла. Особенно хороша была оранжерея, когда солнце заходило и освещало ее красным светом. Тогда она вся
горела, красные отблески играли и переливались, точно в огромном, мелко отшлифованном драгоценном камне.
Как от огня топится воск в свече, так от жизни души уничтожается жизнь тела. Тело
сгорает на огне духа и
сгорает совсем, когда приходит смерть. Смерть уничтожает тело так же, как строители уничтожают леса, когда
здание готово.
20-го мая, в пять часов пополудни, Московской части, по Загородному проспекту, во дворе
здания лейб-гвардии Семеновского полка, загорелось деревянное нежилое помещение, принадлежавшее музыкантской команде. Строение это
сгорело до основания, но бывшие с ним в соседстве деревянные постройки отстояны. Причина пожара осталась неизвестной.
Загорелись надворные деревянные службы, и огонь быстро перешел на соседние нежилые
здания, которые, за ветхостью их, вскоре все
сгорели и разбросаны.
И в это же время приходили официальные вести о больших пожарах из провинции: 27-го мая
сгорели присутственные места и половина города Боровичей; 27-го же мая, во время обеден,
горел Могилев, при сильном ветре, причем уничтожено 24
здания.
Наконец, мы подошли к дому. Это было большое одноэтажное
здание с мезонином, пристроенным на плоской кровле, с высокой башней, как-то нелепо торчащей у самой стены, примыкавшей к
горам… И днем здесь, по-видимому, было темно и мрачно, в этом каменном гнезде, оцепленном со всех сторон
горами, а ночью оно производило удручающее впечатление.
Крутой поворот корвета вправо — и громадный город засверкал на солнце среди зелени садов и парков, в глубине бухты, с лесом мачт. Чем ближе подходил корвет, тем яснее вырисовывались красивые
здания, раскинувшиеся по холмам, над которыми вдали возвышались пики
гор.
Шумит, бежит пароход… Вот на желтых, сыпучих песках обширные слободы сливаются в одно непрерывное селенье… Дома все большие двухэтажные, за ними дымятся заводы, а дальше в густом желто-сером тумане виднеются огромные кирпичные
здания, над ними высятся церкви, часовни, минареты, китайские башенки… Реки больше не видать впереди — сплошь заставлена она несчетными рядами разновидных судов… Направо по
горам и по скатам раскинулись сады и
здания большого старинного города.
Нормальный молодой человек при такой обстановке ударился бы в романтизм, я же глядел на темные окна и думал: „Всё это внушительно, но придет время, когда и от этого
здания, и от Кисочки с ее
горем, и от меня с моими мыслями не останется и пыли…
— Игорь… Дорогой друг мой… Еще раз прошу, оставь меня… Я не могу ехать с тобой… Это вызывает такие адские муки в раненом плече!.. Каждый шаг лошади, каждое сотрясение…
Горя… Добрый, славный
Горя, поезжай один… Наш венгерец домчит тебя быстро до окопов… Довези меня только хотя бы до того
здания или до рощи, которые мы видели при свете на краю поля… Потом, утром ты приедешь за мной снова… Да,
Горя, так надо… Ты должен так поступить…
Его руки невольно сжимаются в кулаки, его глаза, устремленные в ту сторону, где должен находиться Землин и вражеское судно на реке, посылающее из своих пушек гибель обывателям и
зданиям Белграда,
горят злым огнем.
В сумерках шел я вверх по Остроженской улице. Таяло кругом, качались под ногами доски через мутные лужи. Под светлым еще небом черною и тихою казалась мокрая улица; только обращенные к западу стены
зданий странно белели, как будто светились каким-то тихим светом. Фонари еще не
горели. Стояла тишина, какая опускается в сумерках на самый шумный город. Неслышно проехали извозчичьи сани. Как тени, шли прохожие.
Голова ее
горела, когда карета остановилась у подъезда
здания, где муж Лидии имел такую обширную казенную квартиру.
Но это еще было ничего в сравнении с тем, что произошло между фундаментом дома и нижним этажом. Там спали шестнадцать работников, приставленных смотреть за катальной
горой. Все они до одного погибли под осевшим
зданием.
В то же время, как философ и посторонний человек, ничего не имею возразить против того, чтобы все это взорвали: и мосты, и
здания, и набережные. Тоже будет интересно. Отчетливо представляю, как все это
горит и рушится и какой вид будет иметь город потом, когда все развалится. Будет очень низенький.
Всё так же в этом мире всё воздвигалось, не разрушаясь,
здание, всё так же тянулось что-то, так же с красным кругом
горела свечка, та же рубашка-сфинкс лежала у двери; но кроме всего этого, что-то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс стоячий явился пред дверью.